Виртуальный музей Веры Варсанофьевой. Книги и война. ПИСЬМО М.А. ШУЛЬГИ-НЕСТЕРЕНКО В.А. ВАРСАНОФЬЕВОЙ
5.XII.41 г.
Дорогая родная моя Вавочка!
Писали ли Вы мне после 23 октября или нет? Я ничего после этой открытки Вашей не получала. Поэтому большим счастьем для меня было увидеть Вашу открытку, писанную Раде 11 ноября. В этих немногих её строчках отражена вся моя чудесная, обожаемая Вавочка так, как будто я видела её и слышала воочию. Каюсь, я не вспомнила 8го ноября, что это годовщина смерти Ник. Ник (вероятно, речь идет о Н. Н. Иорданском — прим. редактора). Я работала в этот день в УНИЛ’е, как обычно, но все мысли мои 7 и 8 были с Москвою и с Вами больше, чем когда-нибудь. Так страстно хотелось быть около Вас эти дни, так страстно хотелось перенестись в Москву. За протекший месяц я писала Вам не менее двух раз, одно было открытка, которые лучше ходят, но неужели Вы так ничего и до сих пор не получаете, как пишете Раде?
Как здоровье Таты? Вы ничего не написали о ней в Радином письме. Не может быть, чтобы её радикулит всё ещё длился, он не бывает слишком продолжительным. Я знаю, что я бессильна представить себе правильно всю обстановку Вашей жизни, жизни теперешней Москвы, но моя мысль настойчиво возвращается к этому и постоянно пытается вообразить все это. И Вы понимаете, в какой жестокой тревоге я живу. Живу только письмами, жадно читаю газеты, каждый день аккуратно, не то что раньше. Сама пишу также много писем, ведь теперь все, кто дорог, рассеяны так далеко.
Недавно здесь появились еще двое москвичей из ВИМС’а, работающие тут в НКИС. Они знают Вас, какое счастье было поговорить с ними о Вас хотя бы немного. Я забываю спросить его фамилию, но ее зовут Катя Абрамова, она училась у Лизы (Сошкиной — прим. редактора), геолог, окончила МГРИ. Жила в Москве на Погадинской. Уехали из Москвы 18. X и ехали сюда более месяца, но все-таки мы все, московские тянемся здесь, друг к другу как родные. Он очень обрадовался, узнав, что я знаю Вас, живу с Вами и могу дать ему Ваш адрес. Ему надо списаться с Вами о чем-то по вопросу о карсте. И еще одна была встреча, помните, мгривская же бывшая студентка Мирская, подруга Жени Велиховской. Она проходила у меня палеонтологию чуть не 15 лет назад, и после того мы встречались с нею только на заседаниях, у Испытателей, например. И Вы бы видели, как она ко мне бросилась здесь и как держалась со мною. Она мне всегда была приятнее Велиховской, казалась тоньше и более чуткой. И знаете, ее первые вопросы ко мне были: «А где В.А. где А.А.?» И ужаснулась, что мы не вместе. Все эти 5 месяцев она провела в оборонной строительной группе в ближайшем тылу западного фронта. 12−14.Х была в Москве.
Моя работа здесь дала интересные стратиграфические результаты, но мое сердце остается мертвым к этой работе. Кроме Рады и части моих бывших учеников, наиболее чужими остаются мне, как ни странно, члены нашей экспедиции. Мой быт дома кошмарен, не хочу о нем и писать. И не таким людям, как обе (неразборчиво) сделать его более приемлемым. Марина оказалась истеричкой, это ясно, она больна. Она очень нервная и бывает груба. Как ни скольжу я сейчас мимо быта, как ни мало он способен меня трогать, но все-таки — тяжело. Вася перешел на инвалидность, Зина тоже, по-видимому, едва держится. От мамы больше ничего с тех пор. Скажите Ксении, что Луша нам стирала, и мы дали ей 60 р. Авва служит по-прежнему, и Даша. Передавайте всем-всем мои поцелую и привет. Боты я себе купила за 500 р., не смогла замерзать, здесь уже температура бывает 30° мор. Целую Вас без конца, моя ненаглядная. Ваша Кошка. Пишите до востребования.
Письмо М.И. Шульги-Нестеренко В. А. Варсанофьевой, Сыктывкар, 05.12.1941 год. РГАЭ
Дорогая родная моя Вавочка!
Писали ли Вы мне после 23 октября или нет? Я ничего после этой открытки Вашей не получала. Поэтому большим счастьем для меня было увидеть Вашу открытку, писанную Раде 11 ноября. В этих немногих её строчках отражена вся моя чудесная, обожаемая Вавочка так, как будто я видела её и слышала воочию. Каюсь, я не вспомнила 8го ноября, что это годовщина смерти Ник. Ник (вероятно, речь идет о Н. Н. Иорданском — прим. редактора). Я работала в этот день в УНИЛ’е, как обычно, но все мысли мои 7 и 8 были с Москвою и с Вами больше, чем когда-нибудь. Так страстно хотелось быть около Вас эти дни, так страстно хотелось перенестись в Москву. За протекший месяц я писала Вам не менее двух раз, одно было открытка, которые лучше ходят, но неужели Вы так ничего и до сих пор не получаете, как пишете Раде?
Как здоровье Таты? Вы ничего не написали о ней в Радином письме. Не может быть, чтобы её радикулит всё ещё длился, он не бывает слишком продолжительным. Я знаю, что я бессильна представить себе правильно всю обстановку Вашей жизни, жизни теперешней Москвы, но моя мысль настойчиво возвращается к этому и постоянно пытается вообразить все это. И Вы понимаете, в какой жестокой тревоге я живу. Живу только письмами, жадно читаю газеты, каждый день аккуратно, не то что раньше. Сама пишу также много писем, ведь теперь все, кто дорог, рассеяны так далеко.
Недавно здесь появились еще двое москвичей из ВИМС’а, работающие тут в НКИС. Они знают Вас, какое счастье было поговорить с ними о Вас хотя бы немного. Я забываю спросить его фамилию, но ее зовут Катя Абрамова, она училась у Лизы (Сошкиной — прим. редактора), геолог, окончила МГРИ. Жила в Москве на Погадинской. Уехали из Москвы 18. X и ехали сюда более месяца, но все-таки мы все, московские тянемся здесь, друг к другу как родные. Он очень обрадовался, узнав, что я знаю Вас, живу с Вами и могу дать ему Ваш адрес. Ему надо списаться с Вами о чем-то по вопросу о карсте. И еще одна была встреча, помните, мгривская же бывшая студентка Мирская, подруга Жени Велиховской. Она проходила у меня палеонтологию чуть не 15 лет назад, и после того мы встречались с нею только на заседаниях, у Испытателей, например. И Вы бы видели, как она ко мне бросилась здесь и как держалась со мною. Она мне всегда была приятнее Велиховской, казалась тоньше и более чуткой. И знаете, ее первые вопросы ко мне были: «А где В.А. где А.А.?» И ужаснулась, что мы не вместе. Все эти 5 месяцев она провела в оборонной строительной группе в ближайшем тылу западного фронта. 12−14.Х была в Москве.
Моя работа здесь дала интересные стратиграфические результаты, но мое сердце остается мертвым к этой работе. Кроме Рады и части моих бывших учеников, наиболее чужими остаются мне, как ни странно, члены нашей экспедиции. Мой быт дома кошмарен, не хочу о нем и писать. И не таким людям, как обе (неразборчиво) сделать его более приемлемым. Марина оказалась истеричкой, это ясно, она больна. Она очень нервная и бывает груба. Как ни скольжу я сейчас мимо быта, как ни мало он способен меня трогать, но все-таки — тяжело. Вася перешел на инвалидность, Зина тоже, по-видимому, едва держится. От мамы больше ничего с тех пор. Скажите Ксении, что Луша нам стирала, и мы дали ей 60 р. Авва служит по-прежнему, и Даша. Передавайте всем-всем мои поцелую и привет. Боты я себе купила за 500 р., не смогла замерзать, здесь уже температура бывает 30° мор. Целую Вас без конца, моя ненаглядная. Ваша Кошка. Пишите до востребования.
Письмо М.И. Шульги-Нестеренко В. А. Варсанофьевой, Сыктывкар, 05.12.1941 год. РГАЭ
